существуют вне сети реляционности, которая включает и отношения власти. Не стоит проецировать наши собственные представления о власти на психологию других, поскольку мы не приписываем власть одним и тем же людям или силам и по-разному испытываем на себе ее влияние. Не всем женщинам нравится, когда им говорят, что определенные люди имеют над ними неоспоримую власть; обвинения в ложном сознании или неадекватном принятии решений всегда рискуют оказаться покровительственными в отношении тех самых людей, о ком призваны заботиться.
Некоторые, возможно, обрадовались, когда вокалист инди-группы Pinegrove (несомненно вдохновленный анализом «коварных аспектов бесправия», проведенным в рамках движения #MeToo) опубликовал в социальных сетях следующее сообщение: «я флиртовал с фанатками и несколько раз был близок с людьми, с которыми познакомился на гастролях, я пришел к выводу, что это недопустимо, вообще, даже если они сами проявляют инициативу, распределение власти в таких отношениях всегда несправедливое, и мне не следует это игнорировать». Но я пришла в бешенство. Стивенс Холл может делать всё, что хочет, и флаг ему в руки, если он по какой бы то ни было причине решил не заниматься сексом с фанатками (без сомнения, главная причина в том, что его бывшая обвинила его в «нефизическом принуждении к сексу»; можно предположить, что своим заявлением он ответил на ее обвинения). Но наступает момент, когда утверждение о «несправедливом распределении власти» является просто демонстрацией (мужской) власти, которая (в очередной раз) упраздняет или ставит под сомнение женскую автономию (то есть нельзя доверять желанию заняться сексом со стороны поклонниц, «даже если они сами проявляют инициативу»). Если я, возбужденная после харизматичного выступления, решила бы пристать к парню, а он ответил: «Извини. Я понимаю, тебе кажется, ты этого хочешь, но из-за скрытой власти, которую я имею над тобой благодаря своей популярности и гендерным привилегиям, ты просто не можешь знать, чего хочешь», – я была бы в ярости. Люди в позиции относительной власти – по возрасту, должности, трезвости и так далее – без сомнения останутся в выигрыше, если учтут возможные последствия от вступления в сексуальные отношения, которые определяет подобная динамика. (Эти последствия могут быть как положительными, так и отрицательными: я неоднократно видела, как отношения, начавшиеся со слепого восхищения, рушатся и сгорают, потому что объект обожания оказывается обычным человеком со своими потребностями, так что со временем сторона, которая возвела его на пьедестал, сама же его отвергает.) Такие рассуждения – не то же самое, что последовательно размышлять и формулировать, как распределяется власть, и даже если мы предположим, что всякая форма власти означает «власть над» чем-либо, это не то же самое, как если бы мы требовали единой точки зрения относительно того, какие виды распределения власти приемлемы в отношениях по обоюдному согласию между взрослыми людьми, а какие – нет[85].
Проблема демонизации власти выходит далеко за пределы сексуальной сферы. Дж. К. Гибсон-Грэм объясняет:
Когда власть отождествляется с чем-то безжалостным и доминирующим, левым стоит держаться от нее подальше, чтобы не стать ее частью и не поддаться на ее провокации (Ньюман, 2000)…
Кажется, что успешные политические нововведения постоянно блокируются или откладываются, потому что требуют совершенно нового отношения к власти. Они должны избежать власти, выйти за ее пределы, уничтожить ее, трансформировать, совершив радикальный переход от контролирующей, доминирующей силы к силе освободительной, открывающей новые возможности (Ньюман, 2000). Но поскольку отдаление от власти является признаком подлинной радикальности, а желание связано с непорочностью бессилия, переход к присвоению власти откладывается. Если мы хотим перейти от жертвенности к эффективности, от осуждения к принятию закона, от протеста к положительным проектам, нам необходимо проработать моральную позицию, которая придерживается уникальной концепции власти и предотвращает эксперименты с властью в ее разнообразных проявлениях.
Без сомнения, сегодня у нас много поводов чувствовать свое бессилие, и, без сомнения, одни тела отягощены этим больше, чем другие. Однако, обнаружение подлинного радикализма в непорочности бессилия не обязательно приведет к расширению наших возможностей или к более справедливому и ответственному их использованию. Всё более глубокое убеждение в нашем бессилии временами может делать нас не чуткими к той власти, которая у нас есть, даже если мы требуем внимания к ней от других. Как выразилась писательница и активистка движения за отмену тюремной системы Джеки Ванг, хотя и в ином контексте: «Когда люди отождествляются со своей виктимностью, надо критически оценить, используют ли они этот прием в качестве тактического маневра, чтобы заявить о своей невиновности и проявить силу, не подверженную сомнениям».
Изучение собственной роли в распределении власти и любых доступных нам либидинальных инвестиций пошло бы нам на пользу. Когда я, например, слышу, что слава, харизма, талант и успех писателя (художника, участника группы и так далее) наделили его определенной властью (в стиле вокалиста Pinegrove), я становлюсь крайне подозрительной, потому что это уравнение кажется мне гендерным феноменом, направленным лишь в одну сторону. То есть, ни разу в моей литературной жизни я не слышала слов вроде: «Должно быть, все киски теперь твои», как Та-Нехиси Коутсу сказал один «немолодой чиновник» от литературы после успеха «Между миром и мной». (См. также мемуары рок-музыкантки Кэрри Браунстайн «Голод делает меня современной девушкой», в которой она резюмирует общеизвестный факт, знакомый всем рок-музыканткам: «Люди часто спрашивают меня о групи в гастрольном туре, был ли у меня случайный, бессмысленный и супер-горячий секс. Ответ – нет. На все эти вопросы. У нас никогда не было групи. Из-за этой грустной короткой фразы мне бы хотелось, чтобы они были, тогда я могла бы написать: „О, да, конечно, у нас были групи! Бесконечные, бесчисленные толпы групи. Рог изобилия групи, до ушей групи, групи на несколько дней“… Мужской сценический образ и есть власть; сценический образ женщины делает ее менее женственной, далекой и непознаваемой, а значит, опасной»). Есть исключения – квир-групи и групи-лесбиянки тоже существуют, а некоторые храбрые гетеросексуальные парни западают на сильных харизматичных женщин. Но каждый раз, когда докса утверждает, что секс превозносит мужчин и унижает женщин, лишь одна из версий такой динамики остается актуальной. (См. Крисси Хайнд: «Групи мужского пола – это фанат. Это не то же самое. Групи-мужчина вряд ли собирается предложить вам минет».)
Докса – не отдельная от нас сила, которая только влияет на нас извне. Мы играем определенную роль в ее создании и поддержке. Представление о том, что (мужчина) вокалист на сцене или (мужчина) писатель, получивший Пулитцеровскую премию, имеет над нами власть и хранит ключи от нашего творческого или профессионального королевства, – не объективный факт, который одинаково
